Научные труды

<< < (2/13) > >>

alex_fag: Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности Продолжение    1.2.  [А] Дискуссии по основным проблемам административно-    командной системы экономики и ее перехода в иную    систему координат (после 1985 года)          Основные дискуссии в средствах массовой информации, на митингах, на различных экономических и политических форумах,  в дебатах депутатов и кандидатов депутатов от различных политических партий, групп и группировок, наконец, на страницах  специальных научных экономических изданий разгорелись вокруг нескольких главных экономических, политических и идеологических проблем. Интересно, что идеологические вопросы даже превалировали перед всеми остальными, в том числе, юридическими. Это своего рода показатель степени цивилизованности общества, в котором абстрактные споры об идеологических концепциях, идеях, терминах, названиях  общественного строя преобладают по значимости над вопросами законности и порядка, в том числе  вопросами об экономическом режиме взаимодействий, позволяющими  членам общества  жить  цивилизованно.         Перечислим  эти проблемы дискуссий. 1.   Как называть старый общественный строй и как будет называться новый, нарождающийся? 2.   Сколько политических партий иметь – одну, две, несколько, и какая из них (или какие) должны править? 3.   Должны ли иметь местные вновь нарождающиеся органы власти суверенитет? 4.   Иметь ли «эксплуатацию» и наемный труд или не иметь? Хорошо это или плохо? 5.   Какая собственность должна быть преобладающей – государственная или частная? 6.   Каковы пути выхода из тупика? Первые четыре вопроса, по нашему мнению, относятся к сфере идеологии. По необходимости логики и влияния некоторых вопросов на экономический аспект перехода от одной системы к другой, кратко остановимся на перечисленных вопросах дискуссий. Начнем с идеологии, поскольку именно идеологические вопросы вызывали самые жаркие дискуссии, доходившие до уличных баталий.        Люди с большим трудом расстаются с привычными фантомами своего мышления, со своими предрассудками. Особенно если это касается социально-экономической системы, в которой им определено судьбой от рождения до гробовой доски нести свой тяжкий крест жизни.  Это настолько проникает сознание, что  порой даже кажется, будто эта система, в которой  приходится жить, есть «твоя собственная шкура». Действительное освобождение, о котором мечтали противники административно-командной системы, есть, прежде всего, духовное освобождение. Но вот здесь-то как раз и заключено самое большое препятствие на пути к личной свободе.       В своих призрачных идеологических фантомах люди стремятся найти хоть какое-нибудь оправдание, хоть какую-то разумную основу этой самой «собственной шкуры», которую на одних надели силой, а другие напялили ее на себя сами с радостью. Поэтому столь противоречивы суждения о возникновении административно-командной системы (АКС).        С одной стороны, открестившись от одного-двух вождей, можно оставить в покое взлелеянные в душе картинки «трудового героизма народа», его «великого  энтузиазма» в «строительстве» нового общества, и тем самым сохранить в душе главный идеал – идеал «построенного социализма». А, следовательно, и в своем существовании увидеть некий высокий жизненный смысл – не зря прожита жизнь, есть право ощущать себя частичкой этого народа. Но, с другой -  система, «построенная» на этом «энтузиазме», не есть она сама как таковая без своих вождей, без своего «крестного отца».        В наукообразной форме названное  противоречие сознания у историков и философов во время дискуссий после 1985 года выразилось следующим образом. С одной стороны, утверждалось, что именно Сталин «насаждал в стране административно-командную систему», а с другой – одновременно был все же и «героизм,  энтузиазм  народа»,  ее  «построившего» [9].     Философ  Г. Мучаидзе называет  Сталина «выдающейся исторической личностью», которая, видимо, «к сожалению», страдала «не диалектичностью оценки ленинского идейного наследия». Литератор же Ф. Бурлацкий говорит уже о «тяжелых ошибках» этой «выдающейся исторической личности», и потому  эмоциональная критика их должна быть дополнена критикой научной [10].       Итак, магистральный путь был верным, но вот ошибки подвели.  Встает вопрос об «ошибочных идеях Сталина». С какой стороны их оценивать как «ошибочные»? С точки зрения его индивидуальности и культуры, его идеи – глубоко верные и последовательные. Когда же рассуждают об «ошибочных идеях Сталина», то тем самым его индивидуальность ставят в ту же самую систему нравственных координат, в которой находится сам критик, да и вообще обычный культурный человек; в одну систему морали, нравственности и культуры.               Следовательно, критик, говорящий об «ошибочных идеях Сталина», ничем иным от него не отличается, как только тем, что одному выпало судьбой править, а другим – ходить под его «мудрым» правлением. Но этот выбор не был результатом  непреложности объективного развития, результатом исторической необходимости существовавших в тот период исторических тенденций. Он был выбором именно этих вождей, а не людей, которыми они стали править. В этом смысле химик-технолог-идеолог Н. Андреева была более последовательна, чем  современные ей критики системы – она не хитрила в отношении того, как бы сделать так, чтобы оставить фигуру Сталина в той же сфере нравственных ценностей, в которой и вы сами находитесь, и в то же время откреститься от него с помощью указаний на его «ошибки».        По-видимому, фигура Сталина – это фигура из той сферы культуры, нравственности и морали, в которой эталоном является невежество, и в пределах которой, по словам А.И. Герцена, для камердинера нет авторитета, нет великого человека. Величие для посредственного человека в такой системе нравственных ценностей – сама его посредственность. Поэтому личность, стремящаяся к своей истинной свободе, не может причислять себя к той же самой системе нравственных координат.        Всякое управление, в том числе и государством, предполагает адекватные его уровню действия и поступки его первого лица. И только по самому факту судьбы, давшей власть данному лицу, неверно воздавать ему хвалу лишь за то, что оно все же как-то управляло государством. В противном случае, надо постоянно славословить всяким и всем вообще персонам, волею предопределения когда-то и где-то оказавшимся  у «руля» власти. И история показывает, что, в силу самого механизма управления, даже безумцы в состоянии управлять, в том числе, и государством (Нерон в Древнем Риме, Изабелла и Фердинанд в средние века в Испании и т.п.). Вопрос же состоит в том, насколько расходятся по адекватности уровень управления той или иной системой и компетентность управляющего ею лица. Поэтому необходимо вести речь не об «ошибках выдающейся исторической личности» в управлении государством и обществом, а об уровне компетентности этой  личности в управлении.        Следующим аспектом данного идеологического вопроса дискуссии был терминологический. Как называть систему и можно ли ее называть «социалистической»?  Факты говорят о том, что руководители и идеологи Системы исходили из абстрактной, умозрительной модели «социализма» (а чаще говорят, из так называемой «теории» социализма),  получившей отражение в идеале. И действительно, те идеалы, которые вели массы на разрушение  прежней социально-экономической системы, с точки зрения представлений того времени,  были  осуществлены в  советской действительности. Однако эти споры среди обществоведов, о том, как называть новую систему, велись не о тех идеалах свободы, равенства, братства и справедливости ХΙХ века, а уже об идеалах, которые сформировались в сознании последующих поколений на новой материальной основе и информации об изменяющемся мире. Поэтому и сам термин «социализм» как символ и содержание этого символа  должны  были  меняться.        В этом истоки разочарования многих обществоведов периода  «перестройки»: «строили социализм», а получилась  административно-командная система.  То ли получилось – об этом следовало бы спросить у поколения конца ХΙХ века. Идеал все же воплощается в жизнь, хотя и в будущем; т.е. в жизни уже не того поколения, которое формировало данный идеал, а совершенно другого, для которого воплощенный символ уже перестает  служить в качестве идеала. Поколения в этом смысле никогда не сходятся в своих идеалах. Пример тому идеалы разных поколений  семьи Гайдара. Здесь применим афоризм: наше мрачное настоящее – это светлое будущее наших отцов.        Но умами людей владеют не одни только идеалы-символы, создаваемые официальной идеологией. Общественным сознанием владеют еще и человеческие ценности, отражаемые в религии, искусстве, в культуре в широком смысле, и научные «идеалы» (теории, концепции, гипотезы). Вот их то и надо было бы сверять с действительностью на предмет их обоснованности, научности и правдоподобия; в то время как с идеалами первого порядка надо расставаться без сожаления.        Когда те или иные политические деятели, стоявшие у власти, заявляли о необходимости «совершенствования социализма», его укреплении и т.п., они руководствовались идеалами именно первого порядка, т.е. идеологическими фантомами, но не научными теориями.  Так, Е.К. Лигачев, принимавший активное участие в этой дискуссии, рассуждая о «колоссальном ресурсе социализма», в качестве аргумента приводил довод о «подвижках, и немалых, в социальной сфере», о том, что в последние (предперестроечные) годы построено больше объектов среды обитания людей, чем «за весь 45-летний послевоенный период» [11].  Смотря что с чем сравнивать.  Политический деятель, видимо, не понимал, что в преддверии нового  тысячелетия  вопрос не стоит таким образом, что, если раньше соотечественники «ходили в лаптях», то сейчас они «носят туфли». Он, долгое время стоявший вместе с другими у власти, должен был бы сравнивать достижения устанавливаемого им порядка не с бывшей собственной отсталостью, а с общемировыми, человеческими достижениями. Вопрос стоит принципиально иначе: уже просто нельзя так жить, как жила наша страна, если нет желания потерять человеческий облик.        Подобное, как у цитированного политика, видение развития общества всегда будет отставать от материальных и духовных потребностей развития, поскольку в нем (видении) ориентиром  служит отживший свое идеал прошлых поколений. Образчиком такой же путаницы «идеала» с «теорией» явился другой спор, который в тот же период пытался вести идеолог П. Кузнецов с историком Ю. Афанасьевым. По мнению идеолога, в стране происходит перестройка «деформированного социалистического общества, а не пройденный нами от Октября путь» [12].  Что надо понимать под «деформированностью социалистического общества»? «Деформированность» предполагает в наличии, в реальной действительности сформированный общественный строй, в результате определенного развития которого наступила его деформация. В таком случае, необходимо допустить, что до «деформации» в 30-е (20-е, 40-е ?)  годы  сформированное «социалистическое общество» уже существовало. И  существовавший в последующие десятилетия вплоть до «перестройки» «социализм» есть деформация того, который уже был. То есть строй был хорошим, прогрессивным, более передовым, чем «капитализм», но он деформировался в нечто плохое.        Новый общественный строй, если бы он действительно явился продолжением «капитализма», объективной закономерностью развития, согласно марксистскому  учению  об «общественном строе», должен был бы по всем параметрам (и прежде всего, экономическим) как сложившаяся экономическая система  продемонстрировать превосходство, преимущество над предшествующей экономической системой, над «капитализмом».  Но так ли это в действительности?        Основными экономическими параметрами, выдвигаемыми  марксистским учением в качестве критерия более передового, чем капитализм, общественного строя, являются следующие: -   более высокий уровень обобществления производства, т.е. переход от частной формы производства к ассоциированной; -   сильно развитые производительные силы: более высокая, более передовая технология; более совершенные орудия труда; более  совершенная  рабочая сила (как с точки зрения  профессионализма в работе с новыми технологиями, так и с точки зрения общей культуры); -   более развитые экономические формы обмена результатами труда или деятельностью; -   более широкое применение в производстве результатов научно-технического прогресса; более тесная его увязка с производством и с бытом людей; -   более высокий уровень производительности труда; -   наконец, как результат всего перечисленного, более высокий уровень жизни населения.       По каждой из перечисленных позиций новая экономическая система должна была бы продемонстрировать преимущества по сравнению со старой. Однако в действительности  это не так. Далее мы еще будем касаться данных параметров и приведем факты и статистические данные в подтверждение нашего вывода. Таким образом, выявился следующий силлогизм. Если социальный, политический и экономический режим, установившийся в начале двадцатого века в Российской империи, является «социализмом» в соответствии с марксистской доктриной,  но по своим конкретным параметрам этот режим не соответствует критериям данной доктрины, то неверна сама доктрина. Но здесь может быть еще и такой вариант: поскольку идеи Маркса были популярны в массах, то захватившие власть могли ошельмовать публику, назвав свой режим  термином доктрины, не соответствуя  ее содержанию.        Некоторые марксисты в свое время совершенно четко высказывались об этом, например,  Плеханов,  Каутский, Бернштейн и др. Но это также означало бы, что экономическая доктрина марксизма, о новом более прогрессивном, экономическом строе после «капитализма» вообще не воплотилась в реальной действительности.        Допустим, что учение марксизма о новом способе производства здесь ни при чем. Посмотрим тогда на этот вопрос с другой стороны. Возможно, воплощенный в России режим является новой разновидностью, вытекающей из марксистской доктрины, поскольку режим, возможно, отвечает чаяниям проживающего населения, а стало быть, с социальной точки зрения он более прогрессивен, чем предшествующие режимы. Такое предположение имеет некоторое основание, если принять в качестве рабочей гипотезы публикации Ленина, в которых он призывал поверить в возможность «по марксизму» перескочить из феодальной экономики, минуя «капитализм», в новую, более прогрессивную экономическую систему. Но подобная система, создаваемая по гипотезе Ленина («по Ленину»), также должна иметь те же самые  экономические и социальные  критерии  своей  «прогрессивности» по отношению к  экономической системе, через которую она пытается  «перепрыгнуть». А если «прыжок» не  удался, то какая же она, в таком случае, прогрессивная?        Но поскольку, как утверждали  идеологи, созданная система отвечает «чаяниям народа», стало быть, что-то в ней все же есть «прогрессивное». Некоторые участники дискуссии времен  «перестройки» утверждали, что административно-командную систему создал народ. Причем, «преодолевая громадные трудности, в том числе, и созданные атмосферой репрессий и беззакония», с энтузиазмом; и непозволительно в этой связи иронизировать «над подвигом народа, совершенным в этих тяжелейших условиях» [13].  Мало того, несмотря на все тяготы режима, которые «народ» вынес, он все же «не мыслит своего будущего вне социализма». И даже чудовищные «деформации» строя, возможно, покоробившие его идеал социализма, не избавили его от иллюзий – он все так же стремиться к «социализму» [14].       Итак, главным аргументом положительного для населения социального аспекта нового режима является «энтузиазм народа».  Но здесь возникает некоторый «щекотливый» вопрос.  Дело в том, что энтузиазм миллионов людей бывает разным. Например,  требования тысяч плебсов древнего мира к властям об организации кровавых зрелищ и их восторг от подобных зрелищ – это тоже энтузиазм. Или, например, требования к властям миллионов в советской  стране в 30-е – 50-е годы покарать «врагов народа», а уже в «перестроечные» годы требования «употребить власть по отношению к зарвавшимся инакомыслящим» - это тоже энтузиазм «народа». А «сильное воодушевление» озверевшей толпы при  разгроме жилищ и убийстве инородцев можно ли назвать «энтузиазмом народа»? Или это иное явление? Ведь, люди-то – те же самые. И если эту толпу не включать в понятие «народ», то  что он  в таком случае собой представляет?        При  обращении к  «энтузиазму» как аргументу для обоснования  более благоприятной для населения «социализации»  нового режима  наблюдается интересная особенность. Идеологи, ссылавшиеся на «энтузиазм народа», фактов не приводили. Исследователи же, серьезно занимавшиеся историческими фактами, об «энтузиазме народа» уже умалчивали. Да, и действительно, как можно было в «научной» дискуссии толковать о нем на историческом фоне миллионов расстрелянных, отправленных в тюрьмы, лагеря, поселения, умерших от голода, изгнанных из своих жилищ, со своих земель, и в меру своих сил и  возможностей  сопротивлявшихся этому насилию граждан своей страны?!        Да и что же это за чудище такое – «трудовой энтузиазм народа»? В чем его измерить, именно как «энтузиазм», в отличие от обычного подневольного или даже вольного труда? Если применить к экономической истории России ХХ века главный экономический показатель трудовой отдачи нации, то получается, что работный люд стран Центральной и Северной Америки, Западной Европы, Японии и некоторых других стран проявлял и проявляет гораздо больший трудовой энтузиазм и даже, можно сказать, «трудовой героизм», чем работный люд в советской, «свободной от эксплуатации», стране. Может быть, это был энтузиазм слепых и глухих, а может быть, крепостных и заключенных?!        Можно ли сильное воодушевление, душевный подъем, увлечение, - что и выражается термином «энтузиазм», - соотнести с миллионами, исполнявшими подневольный труд, за опоздание к началу которого даже на пять минут они лишались свободы, а бывало, и самой жизни? Можно ли рабский труд заключенных в лагерях, или  во  всей стране в целом,  назвать «трудовым подвигом народа»? Спрашивается, зачем же тогда лагеря, если миллионы трудятся «сознательно» и совершают «подвиг» ради построения «светлого будущего»? Эти и другие подобные вопросы возникают, когда обращаешься к основным аргументам тех или иных авторов дискуссий на идеологические темы времен «перестройки». А главный вопрос – «а был ли ребенок?», был ли вообще «подвиг, энтузиазм народа» при воздвижении административно-командной системы?        Что же касается термина «народ», то здесь необходимы некоторые пояснения. Когда  осознавшая себя  в качестве совокупной социально-нравственной целостности общность, определяемая термином «народ», что-то ставит себе целью и практически ее решает, то никакой правитель, или кучка правителей, или армия, или иная вооруженная или интеллектуальная сила не в состоянии этому воспрепятствовать. Вся история человечества только об этом и говорит. Так называемые социальные революции в истории есть не что иное, как именно моменты осознания населением того или иного государства самого себя в качестве социокультурной общности, целостного единства, т.е. в качестве народа, и своих собственных, как целостности,  интересов. *   *   * Библиография к 1.2  [А] 9. Мучаидзе Г. Социалистическая  альтернатива // Вопросы экономики, 1988. № 12, с. 38. 10. Бурлацкий Ф. Какой социализм народу нужен? // Литературная газета. 1988,  20 апр. № 16, с. 2. 11. «У социализма – колоссальный ресурс, его нельзя улучшать    капитализмом» // Аргументы и факты, 1989. № 42, с. 1. 12. Кузнецов П. Вопросы историку // Правда, 1988. 25 июня. 13. От редакции // Правда, 1988. 25 июня. 14. Дедков И., Лацис О. Путь выбран // Правда, 1988. 31 июля. Продолжение следует

alex_fag: Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности Продолжение    1.2.  [Б] Дискуссии по основным проблемам административно-    командной системы экономики и ее перехода в иную    систему координат (после 1985 года)        Мы хотели бы ввести здесь в научный оборот, как нам представляется, более точное, новое  понимание данной категории.  «Народ» - понятие собирательное. Это социально-нравственная  временнáя категория, и к ней неприменимы такие понятия как  «строительство общества», или «трудовой энтузиазм», поскольку в реальной жизни оно проявляется мимолетно  и речь о ней может идти лишь в особые, специфические моменты, когда появляются внешние факторы, угрожающие продолжению рода, самому существованию социально-биологического сообщества людей. Одна и та же  по структуре слоев и классов социальная общность в разных обстоятельствах  проявляет себя и в качестве жестокой толпы, жаждущей «хлеба и зрелищ» (причем зрелищ чаще всего кровавых), и в качестве культурно, нравственно и политически осознавшей себя общности, т.е. в качестве «народа». Само происхождение этого термина в русском языке, по-видимому, связано этимологически с глаголом «народиться», родиться сверх чего-либо, сверх биологического рождения. То есть он характеризует социокультурный процесс, в котором данная социальная общность рождается заново, но уже духовно, нарождается как осознавшая самое себя социальная общность. Аморфная масса населения посредством кристаллизации каждого ее индивида в нравственно свободную личность может в определенный момент превратиться, «кристаллизоваться» в «народ». История показывает, что это всегда происходит,  если в этой массе имеются «положительные» пассионарные личности, энергии которых, как определил  Л.Н.Гумилев [15] ,  может достать для инициирования процесса изменений в самом населении, и  если  такие пассионарные личности в высших культурных слоях  общества захотят преобразовывать себя, как отметил А.И.Солженицын [16] , из  «образованщины» в «интеллигенцию».         Поэтому умозаключение о «народном труде», совершавшемся «вопреки» административно-командной системе, ложно.  Если бы подобное умозаключение было верным, то любая проживавшая в СССР нация была достойна только презрения и не имела бы права называться «народом». Стало быть, коль скоро система все-таки появилась, следовательно, у наций, национальностей и у населения в целом не было возможности осознать себя в качестве «народа», стать им.   Система «построена» несвободным населением; говорить же о «народе» в данном случае не приходится. В противоборстве с угнетающей его властью этнос еще только должен был стать народом.  «Несвободный народ» – это нонсенс.       Примерами того, как та или иная социальная общность людей, поначалу ведущая себя как обычная толпа, становится   осознающей самое себя как целостность, социальной общностью, наполнена и история советской действительности ХХ века, и история иных стран. В тех областях бывшей российской империи, где явления народной духовности исторически  пускали  наиболее сильные корни, там наблюдалось и наиболее стойкое противостояние режиму власти административно-командной системы со стороны населения.  Уже в «перестроечные»  годы это явление наблюдалось, например, в Минске в 1988 году, в Москве и Санкт-Петербурге в августе 1991 года, когда толпы населения преображались в осознающие себя как социальные целостности перед угрозой для своего выживания, когда толпа превращалась на время в «народ». Это явление, замалчивавшееся властями, постоянно себя обнаруживало в течение всей истории советского режима, как в предвоенные, так и послевоенные годы.        В проходившей дискуссии идеологи в качестве аргумента в пользу веры и приверженности «народа» «социализму», т.е. административно-командной системе, часто приводили довод о том, что именно «вера народа в идеал социализма» помогла победить в войне с фашистами. Однако факты говорят о другом. Не вера в идеал «социализма» помогла победить в войне, а совсем  другой человеческий инстинкт. В прошедшей войне встретились два похожих режима. Вначале правители этих режимов пытались за спиной своего населения договориться о разделе территорий и сферах  влияний.  Моральное преимущество в войне режима административно-командной системы  состояло лишь в том, что фашистский режим пришел на чужую территорию. И население действительно осознанно поднялось на борьбу с ним как с захватчиком. И «социализм» здесь совершенно ни при чем. Иначе пришлось бы обвинять именно «социализм» в агрессии уже в других ситуациях, например, в оккупации Чехословакии 1968 года, в войне в Афганистане и т.п. Ввод советских войск в Афганистан, по мнению специалиста, практически «раздул пожар гражданской войны в Афганистане» [17] .  Или пример из более дальней истории России – война с французами в ХΙХ веке. Наполеоновский режим можно определить как более прогрессивный по сравнению с социально-экономическим режимом Александра, поскольку в России все еще действовало крепостное право. Российское население могло бы освободиться от крепостного права с помощью французов. Однако, как ни странно  с точки зрения идеологии, оно поднялось против армий Наполеона как захватчика, как пришедшего на чужую территорию врага.  По логике идеологов, надо было бы признать, что российское население в борьбе с наполеоновскими армиями «отстаивало», «защищало» крепостное право, точно так же, как оно во второй мировой войне «отстаивало» идеалы  социализма.         Наиболее важным доводом в дискуссии времен «перестройки»  по идеологическим вопросам был довод о необходимости преобразований «социализма», которые могли бы его улучшить. То есть требовалось теоретически правдоподобное обоснование реформ административно-командной системы без ее ломки. «Революционный процесс» был призван дать системе новое качество. «Чем шире и глубже развертывается процесс перестройки в нашем обществе, тем яснее становиться, что речь идет о весьма глубоком революционном перевороте, призванном придать социализму новое качество, вдохнуть в него новую жизнь. А этого невозможно добиться без радикального изменения всех сторон социального организма – от материально-технической базы до сферы сознания. Только тогда социализм полностью раскроет свою гуманистическую природу, обретет истинно человеческое лицо» [18] . Надо полагать, что до этого на население страны и всего мира смотрела звериная морда, а теперь, после перестройки, появится человеческое лицо.        По логике идеологов получается,  что, с одной стороны,  надо осуществить «глубокий революционный переворот» существующего «социализма», т.е. по сути, сменить общественный строй. А с другой -  этому существующему «социализму» придать «новое качество», т.е. либо сохранить его, либо реанимировать. Волшебники! Идеологи хотели бы реанимировать социализм «с нечеловеческим лицом», и в то же время сделать ему «харакири». Или наоборот. Поставляемые  действительностью факты и открывшаяся после десятилетий  запрета для населения информация заставляли идеологов и философов вести речь о «перевороте». Но, если только при таком условии «социализм полностью раскроет свою гуманистическую природу, обретет истинно человеческое лицо», то, следовательно,  существующий в действительности так называемый социализм не является «истинным социализмом», а всего лишь авторитарной системой власти, присвоившей чужой титул.        Подобных логических неувязок в дискуссиях времен «перестройки» множество. И их можно было бы отнести на счет неудачных метафор и не обращать на них особого внимания. Но в устах профессионалов от науки они саму мысль делают неистинной, ложной.        Вполне понятны призывы идеологов к населению страны, предназначенные  направить его на дорогу к более процветающему будущему. Но за идеологией стоит власть. Идеологи административно-командной системы уже неоднократно предлагали  и призывали воплотить в жизнь порочный тезис о том, чтобы всю человеческую жизнь подстраивать под сформулированные заранее некими людьми (идеологами, обществоведами) принципы. Этот тезис порочен хотя бы уже потому, что человеческое мышление не может, как и сам человек, как отметил еще Гегель,  «выскочить  из своей кожи» [19] . Человеческое мышление может оперировать только такими категориями, которые уже даны человеческой практикой.  Следовательно, любая модель будущего всегда несет в себе отпечаток  существующей действительности со всеми ее плюсами и минусами. Преимущество научного представления перед любой идеологической схемой будущего состоит в том, что наука, исследуя сегодняшнюю действительность, познает как раз все эти плюсы и минусы и показывает преобладающие объективные тенденции развития. Которые, кстати, не всегда могут привести к  результату, предполагаемому исследователем на основе существующих тенденций. Поскольку слишком много факторов вступает в силу в процессе развертывания этих тенденций и они изменяют саму тенденцию на каждом новом временном этапе, а стало быть, и само будущее, создают многовариантность будущего.  И, тем не менее, опираясь на научное знание действительности, общество может влиять на условия, порождающие «минусы», негативные тенденции, и таким образом изменять действительность, «создавать» свое лучшее будущее.        Всякая же идеологическая схема, так называемая «концепция» будущего опирается не на знание действительности, знание ее плюсов и минусов в полном объеме, а еще до такого знания, заранее, на основе прежних представлений о прошлой действительности, создает образ будущего, который по необходимости есть образ приукрашенной прошлой действительности. Таким образом, идеология постепенно превращается в своего рода «авангардизм» обществоведения – искусство идеалов, оказывающихся на поверку иллюзиями, оформленными пустотами в сознании и мышлении. Всякая идеология, направляющая свою энергию не на изучение истории существовавших и существующих идей, а на создание «концепций» будущего состояния общества, становится по необходимости реакционной. Идеология ограничена пределами своего собственного предмета познания, выход за которые превращает ее из положительного знания об идеях в реакционную утопию.       Ныне общественное сознание в процессе своей практики повсеместно избавляется от стереотипов, ложных принципов. Идеологи же призывают общество к обратному: сформулировать  «истинные» принципы, «правильные» концепции, под которые надо будет с помощью властей подгонять жизнь общества и загонять общество в рамки этих принципов и концепций. Ныне, в начале нового тысячелетия, многие политики, общественные деятели, депутаты разных уровней законодательной власти вполне серьезно  пытаются добиться, заставить исполнительные власти сформулировать «новые» принципы и концепции развития (или так называемую объединяющую национальную идею), под которые бы  они потом вместе с властями подгоняли  бы жизнь всего населения страны. Если сдерживать самостоятельность экономических ячеек общества – частных ли лиц, или коллективов, то жизнь воспроизведет лишь обновленный вариант (возможно, в новой терминологической оболочке) той же самой административно-командной системы.        От всякой «концепции» требуется проверка опытом, практикой, на ее научность, достоверность и истинность. К идеологической концепции будущего состояния общества такое требование невозможно предъявить, поскольку будущее как целостность находится за пределами реального настоящего, хотя и имеющего в себе некоторые признаки своего будущего в виде тенденций. И потому всякая «концепция» всегда имеет какое-либо отношение к науке только в качестве рабочей гипотезы, которая, наряду с другими рабочими гипотезами, должна проходить общественную экспертизу, поскольку она касается самой жизни людей. Но идеологи системы в рассматриваемой здесь дискуссии пытались представить дело таким образом, как если бы их гипотеза была уже проверена практикой, опытом и имела силу объективной достоверности [20] .  С одной  стороны, идеологи утверждают, что эта проверенная концепция проистекает из марксистской теории. А с другой – оказывается, что это не совсем так. «Понимая социализм и капитализм как две ветви одного дерева, имя которому – человеческая цивилизация, и задаваясь вопросом, куда же движется человечество, и в самом деле важно четко сформулировать принципиальные проблемы» [21] . В переводе на язык логики это означает, что «социализм» – это не продолжение «капитализма», не система, из него вырастающая и потому являющаяся  следующей  ступенью человеческой цивилизации – как гласит марксизм, – а параллельная с «капитализмом» ветвь цивилизации.  Оказывается на поверку, что это совсем и не марксизм, а мнение  («концепция») советских идеологов. И это мнение очень глубоко укоренено в отечественном обществоведении. В соответствии с ним, на земном шаре параллельно существуют «две антагонистические формации». Так властям системы было легче управлять подвластным населением. Оно оправдывало «железный занавес», военное противостояние, а следовательно, огромные военные расходы в отсутствие войны  («лишь бы не было войны!»), вечный поиск врагов, существование огромного репрессивного аппарата, огромных аппаратов секретных служб, неподвластных контролю общества и т.д. Но это ничего общего с марксизмом не имеет.        Согласно марксизму, «социализм» как новый способ производства, выросший из «капитализма», уже с момента своего появления должен по всем социально-экономическим параметрам  опережать последний. Он даже должен был бы зародиться, опять-таки согласно марксизму, в недрах самого «капитализма» именно как более передовой в экономическом и социальном смысле строй. То есть само его рождение должно было манифестировать  экономические и социальные преимущества перед прежним режимом производства. Если же социально-экономическая система, постоянно соревнуясь с «капитализмом», даже спустя 70 лет никак не может опередить его в развитии, то либо эта система не имеет никакого отношения к нарисованной К. Марксом  будущей,  более прогрессивной экономической системе, либо неверен  теоретический прогноз К. Маркса.               *   *   * Библиография к 1.2 [Б] 15. Гумилев Л.Н. Этносфера. История людей и история природы. –           М., 1993. 16. Солженицын А. Образованщина // Новый мир, 1991. №5, с. 43. 17. Советник вспоминает… // Аргументы и факты, 1990. №7, с.7. 18. Бутенко А. Каким быть социализму? // Правда,  1989. 8 авг. 19. Гегель Г. Лекции по истории философии. Кн. первая. Соч. Т.9.         М., 1932, с. 47. 20. К современной концепции социализма // Правда, 1989. 17 июля. 21. Егоров В. Социализм Народа или Социализм «для Народа»? //         Литературная газета, 1989. № 43, 25 окт., с. 10.                                                        *   *   * Продолжение следует

alex_fag: Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности Продолжение    1.2.  [В] Дискуссии по основным проблемам административно-    командной системы экономики и ее перехода в иную    систему координат (после 1985 года)         Когда недостаточно аргументов, прибегают к эмоциям, к чувствам. А главными  чувствами  «общественного человека»  являются чувства добра, равенства, свободы, справедливости. К ним, как к главным аргументам взывают идеологи. Что такое идеалы «социализма», как не «стремление к приоритету в обществе человека труда» и общечеловеческое стремление к добру, равенству и справедливости, ибо лучшего, как говорят идеологи, человечество не придумало. А потому «в зависимости от отношения к этим вопросам» и «надо вести… дискуссии о конвергенции, о различиях и сходстве между капитализмом и социализмом, об экономических и социальных приоритетах, о примате общечеловеческих ценностей и т.п.» [22].                Можно согласиться с автором, что идеалы, действительно, замечательные. Но он о них так пишет, будто бы они имеют хоть какое-то отношение к нашей прошедшей российской действительности. Ценности, о которых он пишет, выработаны человечеством задолго до появления каких бы то ни было социалистических идеалов и теорий. Но если стоять на почве науки и сравнивать различные социально-экономические системы, то необходимо  свести все факты  в одну плоскость координат; т.е., с научной точки зрения, недопустимо сравнивать идеал одной системы с фактами другой. Они по самой своей природе несопоставимы. Идеал – это продукт мыследеятельности   отдельного человека, который в определенных условиях в  превращенном виде может стать также и продуктом умственной деятельности общества. Факты порождаются не столько посредством умственной деятельности, сколько благодаря ее воплощению в неких материальных результатах в совокупной деятельности многих индивидов.       Поэтому идеал может оказаться продуктом мыслительной деятельности одного  индивида или группы людей, а факты – это порождение  практической  деятельности  множества. Именно поэтому мы не можем, оставаясь на почве науки, сопоставлять идеалы группы людей, отстаивающих интересы одной социально-экономической системы, с фактами реальной жизни другой социально-экономической системы. Но идеологи административно-командной системы призывают именно к этому. Они говорят: какие замечательные идеалы мы имеем, «строя социализм», и какую  «отвратительную эксплуатацию» мы наблюдаем в реальной жизни «капиталистических» стран.         Наставники, по Аристотелю, более мудры не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным  знанием  и знают причины. Отечественные идеологические наставники обладают таким «отвлеченным знанием». Они знают идеал миллионов в этой стране. Их заботит не сама истина, не научное знание о действительности и «причинах», и даже не сама идеология как таковая, а лишь идеологическое оправдание режима. Они грешат перед наукой (во всяком случае, перед марксистской теорией), называя административно-командную систему «социализмом», якобы выросшим из «капитализма» естественно- историческим путем. Но они грешат и перед идеологией, единственными правоверными глашатаями которой хотели бы быть.        Знание идей о развитии общества – идеология предполагает знакомство хотя бы с идеями, в которых дана критика взглядов канонизированных ими классиков, не говоря уже о знании всех вообще идей о развитии общества и человека.  Но, ограничивая себя знанием даже не первоисточников, а вульгаризированных идей классиков  марксизма, отечественные идеологи  сужают само это знание до безумно малых величин.  Но что для них идеология, если из знания об идеях она превратилась у них в обыкновенную партийную пропаганду отживших официальных  догм?!       Надо признать, что идеологи данную проблему осознавали. Потому они в проводившейся дискуссии пытались  сопоставить именно факты двух систем, а не только идеалы. Но оказалось, что для подобного сравнения фактов социального, политического, юридического и экономического развития двух систем нужны специальные оговорки. Оказалось, что «теоретически некорректно без оговорок сравнивать многоопытный развитой капитализм с социализмом, который по-настоящему еще и не развивался по своим  законам и только-только освобождается от явно наносного, от схематизированных моделей и т.п.» [23].  Так поставить вопрос мог только антимарксист, или человек, далекий от знания учения  К. Маркса и Ф. Энгельса. Оказывается, что строй, «выросший из капитализма», нельзя «по теории» сравнивать с последним, ибо такое сравнение «выгодно политическим оппонентам социализма» [24] .  С чем же его тогда сравнивать, чтобы определить, что же такое уродилось, что «построено»? Оказывается, далее, что его надо сравнивать с самими «социалистическими идеалами». То есть факт надо сравнить с планом, и если факт не соответствует плану, то надо  изменить не сам план, поскольку он не выдержал критики практикой, а факт. Вся экономическая практика человечества держится на обратном. Если у вас не хватает ресурсов, чтобы осуществить поставленную цель, то необходимо поменять цель. Идеологи призывают нас поставить «телегу впереди лошади», и при этом мечтают, что из этого выйдет что-то хорошее.       Одно из двух: либо режим административно-командной системы, созданный с помощью насилия над населением, не соответствует марксистской доктрине о будущем способе производства, более прогрессивном, чем «капитализм», и выходящим из его недр; либо этот режим и есть «истинный социализм», и тогда, следовательно, неверна сама доктрина. Трудно расстаться с теорией, в соответствии с которой экономические процессы вроде бы естественным путем сами ведут к свободному развитию общества и его членов. Но еще трудней отрешиться от иллюзий, что ты живешь якобы в свободной стране. Поэтому  идеологи  пытаются  найти  некоторый компромисс между «теорией» и «действительностью». С одной стороны,  административно-командная система в результате «перестройки» преобразовывается в соответствии с доктриной марксизма. А с другой - эти «социальные, экономические преобразования  необходимо производить исходя из наличного человеческого материала, а не из «провидческих» или «заморских», лишь на бумаге завезенных на нашу землю работников» [25]. То есть, по словам  идеолога получается, что сама по себе  теория хороша, но  плохи те, кто реализует, работники плохи; надо воплотить хорошую теорию с помощью даже плохих работников. Задача, конечно, грандиозная – воплотить хорошую идею с помощью плохих людей. Настолько ли она хороша для реальных «плохих» людей – этот вопрос даже не заботит идеолога. Реальному воплощению «хороших идей» мешает, по его мнению, кучка отщепенцев из среды общественного мнения. Чтобы административно-командная система преобразовалась в «истинный социализм», надо «не третировать экономику, общественное мнение очередными моно иллюзиями, а на деле поддержать политико-экономический курс на созидательную перестройку, на многообразие форм собственности, способов хозяйствования при социализме. И не насаждать в угоду доминирующим концепциям те или иные формы, а поддерживать все – пусть соревнуются. Жизнь сама покажет, что и кто жизнеспособнее. А к кому этот призыв? Разумеется, и к тем, кто определяет политику, и к тем, кто разрабатывает ее варианты, формирует общественное мнение» [26].        Отечественные  идеологи – большие фарисеи.  С одной стороны, идеолог  призывает тех, кто не имеет реальной власти,  помолчать  во имя воплощения «хорошей идеи». С другой - он предлагает провести эксперимент: выживут или не выживут  новые слабые хозяйственные формы в условиях, диктуемых административно-командной системой.  Главный призыв идеологов проходившей дискуссии: не надо третировать административно-командную систему; надо дать ей возможность свободно посоревноваться с чуждыми ей формами хозяйствования; а жизнь рассудит – кто из них сильней. Нет смысла воспроизводить  здесь все славословие в адрес так называемого классового подхода, которое  преобладало в ходе   анализируемой дискуссии. Но кое на каких моментах мы все же остановимся.       Так называемый классовый подход означает, что структура общества и его динамика анализируется с позиции того, какое место в иерархии общества занимают те или иные слои населения. Но это не всегда правильный и верный подход. Во всяком случае, он не отражает многие аспекты человеческой цивилизации и ее динамику в разных регионах земного шара. Однако отечественные последователи марксизма ссылаются на него, как на один из главных критериев оценки динамики развития общества [27].  При этом, как правило, приводят чуть ли не хрестоматийное «ленинское учение» о классах, которое является не чем иным, как вольным  переложением Лениным тезиса известного российского историка В.О. Ключевского.       Так, по В.О. Ключевскому: «Сословное неравенство возникало двояким путем. Иногда источником его бывало экономическое деление общества в момент образования государства. Тогда общество  делилось на классы сообразно с разделением народного труда: классы различались между собой родом труда или родом капитала, которым работал каждый класс, и сравнительное значение каждого общественного класса определялось ценой, которую имел тот или другой род труда, тот или другой капитал в народном хозяйстве известного времени или места…» [28].  Причем В.О. Ключевский имел в виду только историю России, которую он анализировал по архивным данным.        А теперь - по В.И. Ленину: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают» [29].        Как видим, В.И. Ульянов в марксистских терминах в вольной   интерпретации воспроизвел лишь то, что было наработано  французскими и русскими историками и социологами. Классовый подход к анализу общества, который не является детищем марксизма, но взят им из других (французских) концепций в качестве хорошего идеологического  орудия воздействия на  умы людей,  в определенной степени помогает анализу общества. Если общество бывшего Советского Союза разложить на слои, классы с целью его научного анализа, то мы увидим, что в ходе  становления административно-командной системы в стране сформировался  особый класс работников аппаратов различных уровней власти,  существование и интересы которого базировались на государственной собственности на средства производства.        Однако, не данный аспект имелся в виду идеологами во время анализируемой дискуссии. Для них в этом споре «классовый подход» означал отстаивание в споре с противниками «интересов  трудящихся масс». Здесь мы наблюдаем еще один пример фарисейства отечественных идеологов. Для реальных аппаратных работников системы, осуществлявших власть в стране, реализация  на практике  так называемых интересов рабочего класса, воли наиболее сознательной  его части – была подобна смерти.        Система создавалась во имя, но не для рабочего класса. Об этом говорят фактические данные о доходах. Уже в 1922 г. оклады партработников разных уровней были установлены от 300 до 430 руб. в месяц. При этом предусматривались также  прибавки на 50 % на членов семьи и еще 50 %-ное увеличение оклада «за работу во внеслужебное время».  В  то  время  как «средняя заработная  плата в  промышленности   летом   1922 г.   составляла   около  10 руб.   в месяц» [30] . Помимо окладов в то голодное время для партсоваппарата был установлен и продовольственный паек  (ежемесячно 12 кг мяса, 1,2 кг сливочного масла, 1,2 кг сахара, 4,8 кг риса и т.п.), бесплатное обеспечение жильем, одеждой, медицинским обслуживанием, персональным транспортом, поездка за границу в дома отдыха и на курорты для поправки здоровья вместе с домочадцами и медицинским персоналом (на что выделялись 100 руб. золотом на проезд, 100 руб. золотом на пребывание в санатории, еще 100 руб. золотом на «устройство и мелкие расходы» и т.д.) [31]. При таком положении вещей, естественно, и идеология рождалась соответствующая: все эти материальные блага создаются аппаратом и для аппарата системы, а работный люд – это лишь механизм для восприятия и осуществления руководящих, начальственных идей.        Анализируемая дискуссия времен «перестройки» по указанным выше идеологическим вопросам хотя бы в одном отношении принесла пользу: она прояснила вопрос о названии экономической системы, которую  пытаются «перестроить». *   *   * Библиография к 1.2 [В] 22. Егоров В. Социализм Народа или Социализм «для Народа»? //        Литературная газета, 1989. № 43, 25 окт., с. 10. 23. Там же. 24. Там же. 25. Там же. 26. Там же. 27. Там же. 28. Лигачев Е.К.: Не забывать о классовом подходе // Аргументы и        факты, 1990. № 27, с. 2. Лигачев Е.К. Страна нуждается в       политической стабильности // Известия, 1990. 5 июля. 29. Ключевский В.О. История сословий в России. Курс, читанный в       Московском Университете в 1886 году. Петроград, 1918, с.17. 30. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39, с.15. 31. Подщеколдин А. 1922 год: фабрики – рабочим, привилегии –  партаппарату // Аргументы и факты, 1990. № 27, с. 2. Продолжение следует

alex_fag: Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности Продолжение    1.2.  [Г] Дискуссии по основным проблемам административно-    командной системы экономики и ее перехода в иную    систему координат (после 1985 года) Другой, столь же острый идеологический вопрос дискуссии, вызвавший не меньшие споры, чем первый – это вопрос о «плюрализме партийности» и политической свободе. И, пожалуй, наиболее ярким выражением, квинтэссенцией большинства высказываний по данному вопросу явился  «манифест  надежды», в котором авторы  предлагали  взамен административно-командной системы создать трехликое общество личной, экономической и политической свободы [32] .  Для создания такого общества, кроме известной формулы марксизма о том, что «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех», авторы «манифеста» предложили только одно «гарантийное обязательство»: «общество и государство гарантируют своей властной волей соблюдение «Всеобщей Декларации прав человека»…» [33] .        Этот призыв к гарантиям одновременно от государства и общества тоже является не более чем идеологической конструкцией. Когда гражданское общество будет иметь эту самую «властную волю», которая позволила бы ему «гарантировать» права каждого своего гражданина, тогда не будет нынешнего государственного строя, а государство будет подчинено обществу и станет цивилизованным правовым государством.  Требование же  одновременно от государства, стоящего над обществом  и подчиняющего его себе, и от подчиненного общества подобных гарантий, означает лишь идеологическую иллюзию  авторов в отношении  института  современного государства.       Однако, для авторов ясно, что одними призывами личную свободу граждан не обеспечить; ее может обеспечить «в действительности только Общество Экономической Свободы». Как достичь такого общества? Здесь главным и, пожалуй, единственным средством является, конечно же, рынок. Ибо, по мнению авторов, именно он «создает богатство и процветание общества…» [34] .        Любому экономисту известно, что никакой рынок ничего не создает, а тем более, богатство. Он, как и любой иной «инструмент» по обмену веществ, лишь обеспечивает регулирование экономического «вещества» (материальные, трудовые ресурсы, капитал, деньги и т.п.) в экономическом организме общества, способствует более или менее безболезненной его «перекачке» из  сфер, мест и регионов, где данного вещества много, в сферы, места и регионы, где вещества мало.  Если богатство прежде не произведено трудом человека, то какой бы рынок ни «внедряли» – «регулируемый» или «свободный», под контролем государственной власти или же заключенный только в свободной игре сил спроса и предложения, - он не выведет «вперед от равенства нищеты и безделья», хотя и может увеличить «разницу имущественного положения людей». А богатство и не может быть произведено в таком количестве, чтобы его можно было «перекачивать», обменивать на благо общества, до тех пор, пока труд является подневольным у государственных органов.       Каким же представлялся авторам «манифеста» рынок, «создающий богатство»? «Общество и государство обеспечивают справедливые условия налогообложения, развивающие экономическую и предпринимательскую активность» [35] . Если понимать «справедливые условия налогообложения» в контексте права, – а авторы манифеста являются юристами и философами, - т.е. как определяемые законом, то нельзя забывать следующего обстоятельства. Законы формулируются законодательными органами, а обеспечиваются фактически действиями исполнительных органов власти (правительство, комитеты, ведомства, исполкомы и т.д.). Дистанция между написанными законами и их исполнением в нашей стране, - как это прекрасно знают даже не юристы, - весьма велика. И «общество» к их реализации, к их обеспечению, к сожалению, отношения не имеет. Оно имеет с ними лишь ту некую связь, что в массе своей нынешнее нищенское население эмоционально отрицательно относится к богатым. Поэтому призыв авторов к тому, чтобы общество не допускало «экономической действительности, унижающей достоинство и права человека», этот призыв к нашему обществу отношения не имеет. Оно допускало и допускает это каждодневно, ибо оно само – на положении униженного перед могуществом государственных органов, государства.  Призыв же к последнему о том, что оно «не имеет права посягать, за исключением чрезвычайных обстоятельств, угрожающих людям и обществу, на чью-либо экономическую свободу» [36],  также является идеологической иллюзией.  В условиях, когда государство реально стоит над обществом,  его аппаратные  работники в любой момент могут сослаться на эти самые «чрезвычайные обстоятельства», как только появится угроза существованию административно-командной системы. Даже ныне, в первые годы нового тысячелетия, достаточно инфляции, за рост которой ответственны как раз, прежде всего, государственные органы, вырасти еще процентов на 5 в месяц,  как государственные органы власти начнут принимать соответствующие меры в связи с «чрезвычайными обстоятельствами». Вся история бывшей советской экономики – это история сплошных «чрезвычайных обстоятельств», для преодоления которых властями принимались соответствующие репрессивные меры. А если уж очень хочется свободы, то следовало бы манифестировать недопустимость вообще какого бы то ни было посягательства на чью-либо «экономическую свободу». Когда же  советские, а теперь уже новорежимные монополии, или любое государственное ведомство диктуют свои правила экономической игры всему обществу, то это называется уже не «экономической свободой», а экономическим диктатом, произволом, разбоем.         С  понятием «свобода» надо обходиться бережно. То, что имеет отношение к отдельной личности, не может распространяться на какую бы то ни было ассоциацию, организацию, орган или ведомство. Государство не должно иметь права посягать на чью-либо экономическую свободу. Но оно просто обязано, вне зависимости от «чрезвычайных обстоятельств», следить за экономической деятельностью организаций и регулировать ее (а следовательно, «посягать» на их «экономическую свободу» каждодневно) таким образом, чтобы обеспечить эту самую свободу своим гражданам, личности.        Но вот в общих чертах «Общество Экономической Свободы» авторами «манифеста» нарисовано. Однако оказалось, что его достичь может лишь «Общество Политической Свободы», которое есть не что иное, как «основа свободного общества – политический плюрализм и многопартийность» [37] .        Давно известно, что как рынок ничего не производит, так и основой политической свободы является власть. Но вот что такое «политический плюрализм» – неясно. Должен ли он означать множественность в государственной политике или множественность самой политики? И чью множественность? Каких властных структур? Означает ли он, что впредь в обществе и в государстве будет осуществляться столько политических решений, линий, действий и программ одновременно и по одному и тому же вопросу жизни, простирающихся в своих властных атрибутах на волю и действия всех членов общества, сколько есть в наличии политических лидеров и групп, или «политических воль»? Ну а если какой-либо индивид не захочет состоять ни в какой политической партии, войдет ли его политическая воля, т.е. воля к участию во власти, в основу «Общества Политической Свободы»? Тоже неясно. Авторы «манифеста» этого не разъясняют.        Таким образом, политически свободное общество, т.е. общество, в котором ни один его гражданин не был бы ущемлен в выражении его политической воли, в котором он имел бы возможность ее реализовывать во властных функциях (в функциях реальной власти) непосредственно или через своих представителей,  у авторов свелось к обществу свободы партий.        Естественное разумное требование к государственным структурам власти о том, чтобы они служили не какой бы то ни было, хотя бы и самой «прогрессивной», идеологии, а Закону, защищающему права гражданина, в общественном сознании дозрело только до требования к работникам этих государственных структур о выходе из партий. «Военнослужащие, работники суда, прокуратуры и милиции (забыли спецслужбы ?! – А.Ф.)  не должны состоять в политических партиях, гарантируя тем самым свою подчиненность обществу и народу» [38] . Но если перечисленные категории работников не будут иметь права состоять в какой-либо политической партии, то как это совместить с «независимостью политического выбора каждого гражданина» [39] , как обеспечить «права личности» работников государственных служб? Или же в этой части своих политических прав они должны быть ущемлены в сравнении с другими гражданами общества?  Но что же это будет за «общество политической свободы» или «общество личной свободы», в котором часть граждан объявляется второсортными и урезаются в своих политических правах? Авторы «манифеста» этого не разъясняют. Да и, кроме того, выход работника, например, прокуратуры из какой-либо партии еще не будет означать, что он не состоит в мафии.        Разумное требование о выведении деятельности органов политических партий за пределы территорий и кабинетов государственных органов (требование о прекращении деятельности любых партий на производстве), у авторов «манифеста» свелось  к  варварскому требованию об ограничении прав отдельных  юридически свободных и дееспособных граждан в определенной части политической деятельности,  об ограничении прав в партийной деятельности. Аргумент – в противном случае партийная идеология будет влиять на исполнение ими законов.   Как если бы на это влияла только идеология, или как если бы лишение человека определенных прав излечивало его от идеологического дурмана.       Отождествляя членство в партии, - что является неотъемлемым правом любого гражданина, - с деятельностью партийных организаций в государственных органах власти и вообще в любых производственных структурах, - что является, напротив, нарушением прав общества и его членов (поскольку такая деятельность может повлиять на законоохранную деятельность работников государственных органов, на экономическую деятельность предприятий), - авторы «манифеста», тем самым, призывают общество идти  от одной несвободы к другой несвободе.       Подведем итоги. Авторы «манифеста» по данному аспекту дискуссии предлагали «созидание» для изменения административно-командной системы. «Созидание – законодательное и властное обеспечение экономических, политических и духовных условий для антимонополистической  революции, разгосударствления экономики, политической многопартийности, идеологического плюрализма и свободы совести…» [40] . Срочно ввести рынок, многопартийность и идеологический плюрализм. Вот единственно верный путь возрождения (Союза? России? Человека Мира? Экономики? Административно-командной системы?)! Но «регулируемый рынок» у нас давно существует. Многопартийность, хотя она  формально узаконена недавно, но фактически существовала всегда,  даже в пределах одной и той же правившей компартии (несколько миллионов рядовых членов компартии и несколько тысяч функционеров ее партаппарата – это были разные по интересам и идеологии партии). Что же касается «идеологического плюрализма», то здесь тоже все ясно: его просто не может быть. Идей в обществе может существовать великое множество, – сколько людей, столько и идей. Но вот знание о них – одно. Все остальное – незнание. В отечественном вульгаризированном представлении «идеология» стала отождествляться с официальной коммунистической партийной пропагандой, стала тождественной апологетике правившей компартии. Ныне каждая партия, стремясь завоевать себе почитателей, а через их волю на выборах и определенную долю власти, пропагандирует свои идеи и идеалы, а также свои существующие или мнимые достоинства. Пусть их пропагандируют! Но это ли самый верный путь для реформирования российской экономики?       Итак, для «созидания» предлагалась такая пирамида: в основании – «общество политической свободы», на котором  покоится «общество экономической свободы», которое уже обеспечивает «общество личной свободы». Схема, вроде бы, логичная и разумная. Но вот беда – как же все-таки обеспечить первооснову этой пирамиды в стране, люди которой, по своей нравственности, насильственно прививаемой им в течение нескольких человеческих поколений, по своей личной психологии, являются  «про-рабами будущего коммунистического общества»,  рабами официальной прогосударственной идеологии? В такой стране приходится уповать только на добрую волю начальника, который, исходя из своих «демократических» воззрений, «сверху» установит основу пирамиды; уповать, например, на генерального секретаря или президента. Так как же быть с «цепями рабства»? Сбросить ли их, «стоя на коленях» перед идеологическими фантомами?! Без покаяния в грехе рабства перед ними, от рабства не избавиться!                                               *   *   * Библиография к 1.2. [Г] 32. Манифест надежды // Литературная газета, 1990. 3 окт., № 40,          с. 11. 33. Там же. 34. Там же. 35. Там же. 36. Там же. 37. Там же. 38. Там же. 39. Там же. 40. Там же. Продолжение следует

alex_fag: Теоретические аспекты прогнозирования экономической действительности Продолжение    1.2.  [Д] Дискуссии по основным проблемам административно-    командной системы экономики и ее перехода в иную    систему координат (после 1985 года)            Следующим по важности, или по накалу страстей, вопросом дискуссий был вопрос о власти.      Ныне, по истечении нескольких лет, отделяющих нас от времени дискуссии, немного смешно и печально разбирать аргументы спорящих сторон. С одной стороны, предпринимались попытки постепенно, как бы невзначай, изменить существовавший государственный строй, создать другой правовой режим. А с другой – принимались одновременно законы о защите прежней системы. Смешно наблюдать, как общественность хитрила сама с собой.  Создание «правового государства», о котором пеклась общественность, есть не что иное, как попытки изменить существовавший «неправовой» государственный строй. Одновременно печально, поскольку стоявшие на страже  порядков этого «неправового» строя различные структуры могли наказать любого гражданина, который посмел бы проявить собственную инициативу (без позволения начальства) по пропаганде новых политических порядков.       Ломать ли систему, или ее изменять понемногу, медленно, «реформировать»? - вокруг этого вопроса шла большая часть споров. Но для многих, в том числе для так называемых демократов, путь демонтажа системы был неприемлем. Главным аргументом против такого пути была ссылка на его деструктивность. При этом указывали на опыт большевиков и на то, что из этого опыта получилось. В тревожное, конфликтное время «перестройки» данный аргумент  стал почти главным отличительным признаком принадлежности к демократическому мировоззрению. Им заклинали против новой редакции «классовой борьбы». По сути, он стал догмой «демократии». Однако в любых процессах, явлениях, в любом новом деле, в любом положительном «строительстве» есть некоторые «вещи», без ломки которых невозможно само развитие. Такой «вещью в себе» являлась и пока еще продолжает являться структура менеджмента национальной экономики.        Против разрушения тоталитарного механизма управления хозяйством страны приводился и такой довод: поскольку «правовое государство» означает уважение к Закону, то, стало быть, Закон никем и никогда не может быть изменен, отменен, заменен другим законом. А поскольку в существующей экономике уже действуют определенные юридические законы, регулирующие хозяйство, то их надо  сохранить, соблюдать и уважать, если общество хочет иметь  «правовое государство». Подобная консервация жизни через закон и вера в достижение лучшего мира посредством постоянства закона, принятого данной властью, есть лишь иное выражение того же самого движения в застой, которое осуществлялось на протяжении десятилетий в беззаконии или благодаря «законам» «телефонного права».       Единственным полным сувереном является народ. И потому он вправе изменить закон, принятый стоящей над ним властью. Эта формула «народ – суверен» верна не потому, что некто сверху или какой-то гений ее провозгласил как некую абстрактную истину или «правильный принцип» или очередной догмат веры, и дал тем самым народам индульгенцию на вседозволенность. Она верна потому, что так происходит в действительной истории народов. И если это суверенное право народу не дают осуществлять управляющие им органы власти (через соответствующий закон или без него), то народ берет это право сам, не спрашивая чьего бы то ни было позволения, и реализует его через референдум или революцию.       Но в проходившем споре защитников интересов «Центра»  административно-командной системы и интересов «Мест», как с одной стороны, так и с другой, «суверенитет» народа был подменен «полновластием» государственных органов власти. А потому спор шел в основном вокруг так называемого «ограниченного суверенитета», ограниченного, видимо, со стороны республик в пользу «Центра», и противопоставления прав граждан правам государства. Из-за  такой подмены предмета спора, стало вообще невозможно доискаться истины и говорить о каком-либо суверенитете. Ибо любой государственный орган власти любой страны, любой монарх или правитель, наделенный властью, всегда кем-то или чем-то в ней ограничен. Или, напротив, надо было бы вести речь о суверенитете монарха или диктатора, если и поскольку он имеет неограниченную власть над подданными.       Наиболее широкой, действенной властью часто обладают частные организации, а не все совокупное целое – народ. Такую власть в нашей стране, например, имела компартия. А любая частная организация, в том числе и любая партия, есть только часть целого.  Все проблемы развития такой организации, всякие ее интересы, даже самые «прогрессивные», есть интересы части общества, части целого, есть частные интересы. То же самое относится к любым исполнительным органам власти, к любым отдельным ассоциациям. Сувереном же является именно «целое» – народ, который, даже не имея никакой власти, не может перепоручить свой суверенитет какой бы то ни было частной организации, какому бы то ни было органу власти, не ликвидируя тем самым самого себя как суверена, как целое, как народ.       Поэтому, когда в проходившей дискуссии противоположные стороны вели спор о разделе суверенитета между «Центром» и «Республиками» или даже местными органами власти, то все они тем самым отождествляли «государство» с «народом». «Ограниченный суверенитет» – это нонсенс. В подобных рассуждениях механически смешивается вопрос об относительности внешней свободы с вопросом о целостности совокупной общности и ее (целостности) атрибутах. Человек внешне абсолютно несвободен. Несвободен в своих действиях, хотя бы от природы, от климата и т.д.  Но народ не есть один субъект, личность или даже их сумма. И не это даже самое главное. Ограничивая суверенитет какими-либо обстоятельствами, - даже международными, - тем самым данный народ низводят до частной группы людей. Это было бы верно в условиях единой вселенской человеческой общности. В ней нынешние, суверенные в своей судьбе, народы стали бы не более чем частной группой. А высокое наименование «народ» перешло бы к вселенской человеческой общности. Но в подобном гипотетическом случае вообще было бы бессмысленно рассуждать о каком бы то ни было «суверенитете» как политическом свойстве, проявляемом одним социальным существом (сообществом) по отношению к другому, и о какой бы то ни было государственности. В условиях же реального существования политически, экономически, юридически и т.д. разъединенных народов, существования государств, вопрос о суверенитете остается главным при определении той или иной социальной общности людей в качестве «народа».        Государственная власть не обладает суверенитетом. Это не ее атрибут и не ее субстанция. Он присущ суверену, не зависящему от каких бы то ни было международных или внутренних условий существования данного государства, но зависящему от своего собственного становления и существования в качестве «народа». В этом смысле можно было бы сформулировать так: наличие, проявление, реализация суверенитета есть показатель  самоосознания данной национальной или многонациональной общностью самое себя в качестве народа.        Переадресовывая «суверенитет» с суверена к его части, - с народа к государственной власти (любого уровня), которая посредством насилия или свободных выборов правит данным народом, - тем самым пытаются ограничить эфемерными рамками самого суверена, сам народ в проявлении его воли. Такие случаи в истории были. Они всегда возникали в судьбоносное для того или другого народа время. Но народ тем и отличается от всякой человеческой ассоциации и от всякого органа власти, что он в осуществлении своего полного суверенитета отбрасывает как нечто ненужное и необязательное всякие ограничители этого своего неотъемлемого атрибута и тем самым показывает себя миру в качестве народа-суверена; чего не может сделать никакая ассоциация и никакой орган власти.         Поэтому фальшиво звучали в проходившей дискуссии заявления о «противоправности противопоставления правам человека права народа» [41], особенно когда речь шла о действиях властей республик в ущерб интересам «Центра». Когда суверен проявляет свою волю, свой полный суверенитет, тогда в полной мере реализуются и права каждой личности, права человека. Ибо в демократическом волеизъявлении каждого поименного члена общества и проявляется воля народа. Ведь права отдельного частного индивида потому и являются «правами», что он своей волей включает себя в данную систему правовых отношений, осуществляющихся в данном обществе. Нарушая тот или иной закон, индивид тем самым игнорирует эти общие права, отрицает их, если, конечно, они есть в данном законе. А тем самым отрицает и свои собственные права в данной общности, которые могли бы быть защищены законом. Он как бы вступает в противоборство с обществом. И общество борется с ним как со своим врагом – силой закона ограничивает его волеизъявление, его желания и действия. Выполняя же закон, индивид не только получает защиту своих индивидуальных прав в законе, но он тем самым проявляет себя как неотъемлемая часть суверена.       Конечно, в проходившей дискуссии спорящие стороны, прежде всего, имели в виду явление, постоянно наблюдаемое в отечественной практике, когда те или иные органы власти  нарушают права индивида, беззаконно или даже в соответствии с установленным этой властью «законом». Но в таком случае речь должна была бы идти лишь об узурпации теми или иными органами власти прав индивида, а вместе с ними и прав суверена, но никак не о суверенитете как таковом. Поэтому действительная противоправность заключается в противопоставлении не прав индивида, с одной стороны, и прав государства, общества и народа – с другой; а в противопоставлении прав индивида, общества и народа, с одной стороны, и прав государства, органов власти – с другой. Политическая (и юридическая) формула, противоположными членами в которой являются: индивид –  с одной стороны, а государство, общество и народ – с другой,  неверна. Верно другое: на одной стороне – индивид, общество и народ, на другой – государство, органы власти.        Сторонники сохранения в целости административно-командной системы во время проходившей дискуссии отождествляли «центральный орган власти» с «обществом». Так называемый суверенитет советского государства в точном понимании этого политического свойства был суверенитетом народов, его населявших. Когда же ведут речь о сложившихся в нашей стране правовых формах, «обеспечивающих сочетание интересов Союза ССР и входящих в его состав национальных союзных республик» и о том, что эти сложившиеся формы якобы «призваны были обеспечить суверенитет Советского государства путем определения и разграничения компетенций Союза и республик» [42], то речь фактически ведут о полномочиях разных уровней государственной власти, причем полномочиях, весьма щекотливым образом приобретенных. И суверенитет здесь не при чем. Здесь смешивают суверена с правителем.        Кому отдать право вето: союзной ли власти или же республиканской? Об этом спорили юристы, и не только они, во время дискуссии. Но суть-то в том, что и в одном, и в другом варианте нарушается право суверена. Разные уровни власти за спиной народа пытаются лишить его исконного права: решать, кем ему быть и какую форму правления над собой иметь. Только в одном случае это право предлагали передать центральным органам власти, а в другом – республиканским органам власти. Однако, если стоит проблема о разрешении споров между различными уровнями государственной власти, то она и должна решаться в рамках перераспределения функций власти. Но суверен ни в том, ни в другом случае своего слова пока еще не сказал.       Итак, возникает юридическая проблема: между «сувереном»  и  «правителем» должен быть заключен основной общественный договор – конституция. Такой договор имеется в любом государстве, власти которого хотя бы как-то претендуют на признание их миром. Именно потому многие участники споров на юридические и политические темы во время дискуссии так или иначе искали аргументы в этом основном договоре. Можно было бы признать Конституцию в качестве одного из аргументов в дискуссии, если бы провозглашенный властями «Основной Закон»  являлся бы таковым. К сожалению, необходимо констатировать, что в практике административно-командной системы это не так. Нет ни одного случая, ни одного зафиксированного факта в ее истории, когда бы решения суда любой инстанции опирались бы в первую очередь на «Основной Закон», и уж затем на все остальные законодательные и подзаконные акты властей. Так называемые «народные суды» любого уровня при разбирательстве дел руководствовались (и все еще пока руководствуются) не положениями Конституции, а теми или иными циркулярами вышестоящих органов или ведомств. И даже те участники дискуссии, которые пытались обосновать необходимость сохранения правового режима административно-командной системы,   вынуждены   были   это   признать,   но   весьма   лукаво. С одной стороны, они заявляли, что «Советское государство может гордиться широтой конституционных прав и свобод своих граждан»; с другой – вынуждены были оговориться, что «формирование социалистического правового государства как практическая задача провозглашается нашей партией впервые» [43] . Следовательно, в этой системе порядок устанавливал не Закон, а Сила?! Но зато провозглашенной «Конституцией», которая не имеет никакого практического значения для проживающих на данной территории граждан, можно гордиться! Извращенная логика – жить в нищете, в убогости, но зато гордиться своими идеалами.        По этой «Конституции» Советский Союз значился «федерацией республик». По названию это была федерация, по форме – конфедерация, а по содержанию – унитарное государство, поскольку союзные и автономные республики (а тем более края и области) не были полностью самостоятельными в управлении на своей территории (они не имели даже своих «бумажных» конституций). По содержанию государственного устройства  система представляла из себя целостный, слитный политический организм. Но, по своей сути, она не была ни федерацией, ни конфедерацией, ни даже современным унитарным государством, поскольку не имела  совокупности элементов первого, второго или третьего типа политического устройства. По существу, она являлась государством типа «восточной деспотии», в которой главный деспот правит всем и всеми, но даже он сам – несвободен, он  - раб  этой системы. Это относилось как к форме правления, так и к форме государственного устройства. По названию и по некоторым формальным атрибутам правление здесь относится к типу «республика»; а по содержанию оно тяготеет к «монархии». Ибо полномочия верховной власти принадлежали первому лицу – вождю, первому секретарю, который не нес (как и любой монарх – царь, император, шах, султан, диктатор и т.п.) юридической ответственности за свое верховное правление, но лишь мог быть смещен.        В действительной федерации республик (а не на бумаге) «Центр» был бы, по сути, исполнительным органом их воли и всякие его самостоятельные действия помимо этой их воли блокировались специальным юридическим механизмом. Кстати, современная Российская Федерация как юридическое образование тоже вызывает сомнения с точки зрения его названия, поскольку здесь, в «федерации» продолжает «править бал» «центр», а не члены федерации.       Суть процессов объединения республик в единый союз в 20-е годы прошедшего столетия заключалась в том, что посредством такого объединения достигалось становление слабых в военном, экономическом и политическом отношении самостоятельных политических образований – республик и превращение их в сильные политические образования. Ситуация в мире была такова, что через объединение слабых политических образований в один союз можно было реально достичь их усиления и тем самым подлинного суверенитета населяющих их народов. Провозглашение единого политического образования, которое бы постепенно наполнялось экономическим, политическим и юридическим содержанием правления на местах и тем самым вело  к размыванию так называемой «государственности», отвечало марксистской доктрине об «отмирании государственности». То есть теории, по которой все функции власти, правления, первоначально сконцентрированные в «Центре», постепенно переходят от него к местам – республикам и далее; от республиканских центров – к местному самоуправлению. Но подобное видение будущего ничего общего с централизацией власти не имеет.         Подобное видение будущего предполагает движение реальной власти, ее переход от централизма и унитарности к наполнению федеративности, к конфедерации и далее - к самоуправлению ассоциацией или местных территорий. Собственно, это и было вначале предусмотрено и провозглашено в первой Конституции в специальной статье 26, которая декларировала, с исчезновением внешних условий, препятствовавших приобретению полного суверенитета, гарантию свободного выхода республик из Союза. Реальная же политика властей административно-командной системы  вела к обратному, к полной утере какой-либо самостоятельности.       Поэтому представляются голословными некоторые доводы участников дискуссии о политическом устройстве, отстаивающие необходимость сохранения прежнего политического порядка системы. Если, как писал Ю. Бромлей, первоначальный «военно-политический союз советских республик и представлял собой фактически конфедерацию», то движение политического устройства системы  в этом направлении в конце века,  является, по его мнению,  негативным явлением: «в историческом плане превращение нашей страны в конфедерацию было бы движением вспять» [44]. Цитируемый автор далее ставит вопрос: кому выгодно «движение нашего союзного государства вспять по пути превращения в конфедерацию?». И сам же отвечает, что выгодно  не «населяющим его национальностям, а тем более не советскому народу в целом» [45]. Если уж встал вопрос о выгоде, то ему следовало бы включить в эту пустую идеологическую форму «советский народ в целом» не только население СССР образца 1989 года, но и население всей Восточной Европы, и население некоторых других стран, ибо такова была реальная политическая практика  властей административно-командной системы.        Ностальгия по «великому», «сильному» государству, сила которого, собственно, состоит не в том, что его уважают  соседи из-за его великих свершений на благо человечества, в том числе на их благо, а только в том, что населяющие его народы объединены в единое государство силой – показатель имперского мышления. В основу своих рассуждений оно кладет абстрактную «марксистско-ленинскую» схему, согласно которой народы Земли, постепенно объединяясь во все более мощное и все более территориально обширное политическое образование, создают некое вселенское («коммунистическое») государство, которое своим актом рождения каким-то чудесным образом «по-ленински» «отмирает»,  исчезает с лица земли.                                                        *    *    * Библиография к 1.2. [Д] 41.  Крылов Б. Не в ущерб правам человека // Правда, 1989. 14 авг. 42. Там же. 43. Лазарев Б. Правовое  государство // Правда, 1988. 23 июня. 44. Бромлей Ю. Федерация или конфедерация // Правда, 1989. 7       авг. 45. Там же. Продолжение следует

Навигация

 Главная страница сообщений

Следующая страница

Предыдущая страница