Виктору Пелевину 60 лет. Егор Михайлов пробует объяснить, почему, несмотря ни на что, мы продолжаем любить этого писателя.
«Где вы сейчас находитесь?» — с этого вопроса начал свое интервью с Пелевиным Станислав Гридасов еще в 2003 году. Немыслимым образом этот вопрос продолжает мучить людей и почти двадцать лет спустя. Удивительное дело: Виктор Пелевин — не только единственный из живущих русскоязычных писателей, физическое местоположение которого (а также актуальный внешний вид или, скажем, налоговый статус) реально волнует людей.
А еще это единственный писатель, объявление о выходе новой книги которого ежегодно попадает в новостные ленты. Даром что нет события более предсказуемого: последний раз новая книга Пелевина не появлялась на полках в 2012 году. Президентом тогда был Медведев, «Афиша» была бумажным журналом, а люди переживали по поводу такой невинной мелочи, как конец света по календарю майя, — в общем, считайте, прошлая жизнь. С тех пор ежегодная книга Пелевина — возможно, единственный островок настоящей стабильности в нестабильной жизни.
При этом даже нельзя сказать, что Пелевин — главный русскоязычный писатель. Для этого звания нужна какая‑то выстроенная иерархия, табель о рангах, за ступени в которой должны бороться таланты и поклонники. Тут другое: как заметил в 2018 году, когда роман Пелевина последний раз попал в шорт-лист премии НОС, Юрий Сапрыкин, его книги неинтересно сравнивать с книгами Ксении Букши или Анны Немзер, «Пелевина интересно сравнивать только с самим собой».
Так что Пелевин — это не какой‑то несменяемый царь, захвативший власть над русскоязычной литературой. Они давно существуют параллельно: есть литература, есть Пелевин, они изредка обмениваются символическими подколами, но в целом нет оснований ждать, что статус-кво поменяется в обозримом будущем.
Есть у Пелевина и еще одно важное и неизменное качество: он не тот. Причем не тот он уже давно: еще в 1999 году Александр Генис писал, что «Generation П» — его первая осечка», и с тех пор каждый год мы ритуально вздыхаем о том, как хорош был Виктор Олегович когда‑то и как исхудал теперь.
В какой‑то момент мне начало казаться, что это какой‑то обман памяти. Что, может быть, Пелевин всегда был невыдающимся автором, а фантомом, скроенным из читательской ностальгии в большей степени, чем из писательского мастерства. И тут мне пришло в голову перечитать «Омон Ра» — дебютный роман, который я не открывал со школьных времен. Буквально — именно по этому тексту я писал выпускное сочинение; так благодаря Виктору Олеговичу в моем аттестате появилась едва ли не единственная пятерка.
Это перечтение подарило мне два инсайта. Во-первых, я осознал, в какое свободное время я учился. Никому не приходило в голову ограждать детей от всего на свете: в книге, скажем, обнаружилась нецензурная лексика (еще бы, действие происходит в летном училище), которая ни меня, ни моих учителей не смущала. Но второй инсайт был куда важнее.
«Омон Ра» на поверку оказался неизмеримо лучше, чем я помнил. Это крошечный роман — всего полторы сотни страниц, и при том идеально скроенный: много ли вы знаете русскоязычных книг, в которых нет ни одной лишней страницы. «Омон Ра» замечательно написан — уже здесь видно, какой Пелевин тонкий стилист. Он пишет то смешно, то печально, а чаще всего — и смешно и печально разом. Именно в «Омоне» — самый эмоциональный пелевинский эпизод, история майора в отставке Ивана Трофимовича Попадьи, на пару с сыном изображающего для высокого руководства диких животных на охоте. Кто не плакал над смертью Марата Попадьи, у того нет сердца.
«Когда стемнело и вся компания ушла, договор был подписан, а Марат — мертв. Узкая струйка крови стекала из раскрытой его пасти на синий вечерний снег, а на шкуре мерцала в лунном свете повешенная начальником охоты Золотая звезда героя. Всю ночь лежал отец напротив мертвого сына, плача — и не стыдясь своих слез».
Это и есть главная сила Пелевина: не способность разложить реальность на десяток ключевых трендов, не дар объяснить все на свете через дзенские краны и Кастанеду, не умение найти на любой случай эпиграф из Леонарда Коэна — а простая человечность.
Пелевин обычно воспринимается как тролль, который глядит на все и на всех сквозь неизменные темные очки с презрительным сарказмом. Не то чтобы это совсем неправда: в прозе Виктора Олеговича все чаще случаются всполохи этой злой, даже злобной иронии — и обычно это как раз самые слабые эпизоды в его библиографии.
«Вы как раз принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой. Улавливаете, о чем я говорю? <…> В жизни человека, страны, культуры и так далее постоянно происходят метаморфозы. Иногда они растянуты во времени и незаметны, иногда принимают очень резкие формы — как сейчас. <…> Вы презираете те позы, которые время повелевает нам принять. И именно в этом причина вашей трагедии».
Это не разгромная рецензия на «Transhumanism.Inc», это цитата из романа «Чапаев и Пустота»: поскольку Пелевин — великий писатель, то даже лучшую отповедь самому себе написал он сам.
Но даже в последних романах Пелевина, зачастую населенных преимущественно одномерными болванчиками-архетипами, есть вспышки чистого чуда. Как Сасаки-сан, герой лучшей новеллы «Transhumanism.Inc» (не зря именно он стал главным героем куда более удачного «KGBT+»), он изготавливает вполне заурядные на вид куклы — но порой в эти куклы нисходят души древних воинов. Лисица-оборотень, анекдотический Чапаев, почти столь же анекдотический Толстой, насекомые, даже простой деревянный сарай — те персонажи, которых Пелевин одаряет своей нежностью, они оживают и становятся настоящими.
Как и лучшие из его старших коллег по ремеслу — Кинг, Сорокин, Исигуро, Этвуд — Пелевин в первую очередь гуманист, осознает он сам это или нет. Не знаю, презирает ли он человечество — а за что ж его не презирать, — но людей, кажется, вполне искренне любит. И вот это слово — «любовь» — ключевое. Все лучшие пассажи в прозе Пелевина — о любви. И одно из лучших определений любви, которое я знаю, тоже дал Пелевин в «Затворнике и Шестипалом». Позволю себе закончить текст этой цитатой.
— По-моему, я никогда ничего не любил, — перебил Шестипалый.
— Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты проревел полдня, думая о том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены? Вот это и была любовь. Ты ведь не знаешь, почему он это сделал. Может, он считал, что издевается над тобой куда тоньше других. Мне лично кажется, что так оно и было. Так что ты вел себя очень глупо, но совершенно правильно. Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле этого смысла нет.
— Так что, любовь нас обманывает? Это что‑то вроде сна?
— Нет. Любовь — это что‑то вроде любви, а сон — это сон. Все, что ты делаешь, ты делаешь только из‑за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле и выл от ужаса. Или отвращения.
— Но ведь многие делают то, что делают, совсем не из‑за любви.
— Брось. Они ничего не делают.
https://daily.afisha.ru/brain/24688-lyubov-i-pustota-pochemu-my-vse-esche-lyubim-viktora-pelevina/
