|
Т208532
|
 |
« Ответ #4685 : 01 Января 2015, 21:55 » |
|
За четыре месяца в плену Харьковчанин Алексей Антипов возненавидел российских журналистов, стал героем глупейшего аматорского фильма «66 пленных карателей» и узнал, что «слово российского офицера» не сгодится даже для удобрения земли.
Пока в редакции закипает чайник, болтаем не на диктофон и выбираем чай, пишет харьковский портал «vgorode.ua«
- Этот как-то странно пахнет, я бы вам не советовала, — говорю я.
- Знаете, после подвала СБУ в Донецке я понял, что невкусной еды и чая не бывает, — говорит Алексей.
- Леша, мы общались с вами в конце августа, а потом оказалось, что вы попали в плен. Что произошло в эти несколько роковых дней?
- У многих из нас был настрой дождаться поддержки — несмотря на то, что было трудно, уже были большие потери в Иловайске — целиком освободить город и выйти оттуда на ротацию с высоко поднятой головой. Были такие товарищи, которые говорили, что устали, радовались, что нам дали «зеленый коридор». Я уходил с грустью, потому что ожидал, что это будет по-другому. Когда мы уходили по так называемому «зеленому коридору», никто и предположить не мог, что так все получится.
Когда мы проходили по коридору, к нам присоединились военные части. У нас был приказ от командования: мы не отвечаем на провокации и автоматные обстрелы — по «газам» и прорываемся.
В полутора километрах от Красносельского по нам начали работать минометы. Выполняя приказ, мы начали прорываться, но не знали, что за два дня до этого там уже находились российские войска, танки, БТРы, несколько пушек. У них уже были пристреляны позиции, они заняли подковообразную оборону, чтобы со всех сторон обстреливать колонну. Все было приготовлено, они знали, что мы будем идти по этой дороге.
Мы толком не видели, откуда в нас стреляют. Я ехал в машине ВАЗ 2106 на заднем сидении, ехало в этой машине три человека. Я держал левую сторону – чтобы отстреливаться. Впереди мы увидели горящие газели, легковушки, грузовик. Почти возле каждой машины лежали мертвые люди. Некоторые машины горели. Половина человека – ноги – лежали в микроавтобусе, а корпус уже лежал на асфальте. Под такую картинку мы и двигались вперед, выполняя приказ. Дальше стоял автобус, который перегородил дорогу. Мы начали ехать по полю и застряли на обочине. Как раз тогда я действительно испытал острые ощущения. Потому что несколько секунд назад видел, как из пушки или танка попали прямо в газель, капот от нее полетел метров на двадцать вверх – в кино такого не увидишь. Все, кто были в газели, естественно, погибли. Мы выскочили из застрявшей «шестерки». Ты видишь метрах в 800-1000 жилые дома, зеленку, но ты в поле. Спрятаться невозможно, потому что по тебе лупят со всех сторон. Нужно прорываться к укрытию.
Мозг соображал доли секунды. Либо бежать под минометным и пулеметным обстрелом – а обстреливали нас из калибра 12,7, такие патроны прошивают бронежилет насквозь с человеком – либо ползти, но на это уйдет часа два.
Тут подфартило: на ЗИЛе подъехал знакомый, следом он тянул зенитную установку. «Запрыгивайте!». Запрыгиваем в кузов. Там полно боекомплекта для «зушки». Кругом слышен грохот, небо стало черным из-за плотности артиллерийского огня — сплошное облако пыли. Я вижу – раз! – в ЗИЛе появляются дырочки. Мы успели проехать где-то 700-800 метров. Пуля или осколок пробил борт, попал в боекомплекты и они начали взрываться. Вот тогда я стал акробатом. Все пять человек, которые ехали в кузове, выпрыгивали прямо на ходу.
Мы оказались в ста метрах от Красносельского. Бегом, пригнувшись, добежал до поселка. Наша колонна напоминала не военную колонну, а цыганский табор. Из танков проще расстрелять грузовые автомобили. У нас в основном был легковой транспорт, то, что колонна была многочисленная, нас и спасло. Были расстреляны две машины под красным крестом: КАМАЗ вез наших раненых, а Урал — убитых.
В Красносельском завязался бой с россиянами.
- Именно с россиянами?
- Да. О том, что там были россияне, я узнал от мирных граждан. Когда забежали в дом, чтобы укрыться, спрашиваем «А где тут дэнээровцы?», они на нас удивленно смотрят: «Какие дэнээровцы? У нас тут стоят россияне». Нашим гранатометчикам и разведке удалось подпалить два российских танка и пять БТРов, один танк захватили. Были захвачены также российские военнопленные. Бросилось в глаза, что у них была с собой зимняя форма. Лето, 29 августа. У меня появилось неприятное предчувствие.
У нас было около 80 раненых. Каждый четвертый навсегда остался лежать в поле…
29 августа в 7-8 утра был бой и уже 30 днем мы вынуждены были сдаваться. Первое кольцо российского окружения мы потрепали хорошо, они отступили. Но к ним подошли десантники и танки.
- Это было сложное решение – сдаться в плен?
- В плен никто не хотел сдаваться, большинство было готово погибнуть. Батальона «Донбасс» было человек 150-170, плюс армейцы и раненные. Всего в нашей колонне было чуть больше 300 человек. Мы держались еще примерно 30 часов. Нам периодически устраивали минометный обстрел, потом россияне заключили перемирие, видимо, чтобы подтянулись дополнительные войска.
После боя нам удалось пообщаться с россиянами, у нас были их пленные (20-летние испуганные пацаны с трясущимися руками) – мы захватили их танк. Нам поставили условие: либо мы продолжаем огонь, либо вы возвращаете наших пленных. Россияне были удивлены, что все те люди, с которыми им довелось общаться, говорили на русском языке. У них тоже были промыты мозги, они думали, что ехали защищать людей от фашистов. А у нас большинство людей с восточной Украины. Мы спросили у россиян: «Ребята, что вы тут делаете? Это наша земля» — «Мы приехали защищать русский народ». Я говорю: «Я сам русский, это вы меня приехали защищать?».
Они себя назвали миротворцами – это что-то оригинальное, на мой взгляд. Многая российская техника была под белыми флагами. Они говорили – это наш опознавательный знак. Танк под белым флагом, который стреляет.
30 августа с утра созванивались с Семенченко, он говорил: «Мы уже установили контакт, к вам уже идет колонна наших, вы будете вывезены, держитесь». Говорил, что поднял всех в Минобороны. Просил продержаться еще 15-20 минут. Вот эти 15 минут длились на протяжении четырех часов. Периодически россияне принуждали нас к сдаче в плен минометным обстрелом. Потом когда названивали Семену в очередной раз, он отключил телефон. Начали созваниваться с другими людьми, и они сказали – помощи не ждите. Тогда решили сдаться в плен, тем более получили «слово русского офицера».
Позже Семенченко сказал, что ФСБ заглушило его телефон.
- Что за «слово русского офицера»?
- Долго ходили шутки «Тебе дадут слово русского офицера». Слово русского офицера имеет цену меньше чем кусок определенного вещества. Меньше, потому что веществом можно удобрить землю, а слово русского офицера даже для этого не годится.
Если бы не получили «слово русского офицера» (они пообещали, что не отдадут нас «дэнээровцам»), то в плен бы никто не сдался, а это бы означало глупую смерть. Они грамотно заняли позиции, перегруппировались, подтянули танки, и нам было нечем против них воевать.
Местность была крайне непригодной для того, чтобы держать оборону: ни ландшафта, ни крепких железобетонных строений. Был минометный обстрел, россияне нас подталкивали.
Мы вышли и сдались в плен. Россияне нас обыскали. Не плотно, чтобы только не было оружия. Перед этим все постарались привести в негодность свое оружие: погнуть кувалдой ствол, разбирали запчасти. Телефон свой я поначалу спрятал. Но когда нас передавали «дэнээровцам», мне пришлось уничтожить свой телефон и флешку. Больше всего жалею о фотографиях российских военнопленных и горящей техники, убитых людей. Там были не просто убитые, а сожженные. Трупы без головы, человеческие части тела. В том числе там было много снимков моих боевых товарищей, которых уже нет в живых.
- Что было после того, как вы сдались?
- Мы прошли километров 12-15 на юг за элеватор. Когда мы шли в колонне, я в зеленке увидел много российских войск и техники: танки, Грады, минометы. Там тысячи российских войск.
Россияне говорили, что обменяют нас на своих пленных. Мы переночевали на поле. Все были в летней одежде, и большинство из нас не спало – холодно. Часть наших раненых увезли, а многие находились в поле с нами. К сожалению, из-за того, что им не была вовремя оказана медицинская помощь, уже 31 числа четверо трехсотых перещли в двухсотые. Их можно было спасти.
- А как к вам относились россияне?
- Солдаты и офицеры относились к нам нормально, оскорблений не было. Мы искренне верили, что сейчас приедут наши и заберут нас.
Нас перед тем, как отдать «дэнээровцам», отделили от военных. Как сейчас помню: перед тем, как их уводили, они стояли метрах в тридцати от нас. Они крикнули: «Слава Украине!», мы в ответ: «Героям Слава!». Это так за душу тронуло. И когда их уводили, они пели гимн Украины.
Через час, где-то в 15:00 дня 31 августа, увидели, что к россиянам подъехали несколько грузовиков и один микроавтобус. Многие обрадовались. Я вижу – выходит человек с нашивкой «Новороссии». Закрыл глаза, открыл – нет, не украинский флаг на рукаве. Вот тогда я попрощался с жизнью. Думаю – сейчас, скорее всего, нас расстреляют. Нет…посадили в машины и повезли в донецкое СБУ. Увезли 108 человек, но кое-кто из наших сорвал нашивки батальона «Донбасс» и ушел с военными.
- Что было в управлении СБУ?
- Когда нас привезли, первое, что я услышал: «Вешайтесь». Кто-то крикнул: «Не трогайте их, они пойдут на обмен». Все равно кое-кому затрещины доставались. Полтора месяца мы находились в подвале. Наверх нас никто не поднимал. Поднимали только когда приезжали российские журналисты.
- О чем они спрашивали и что вы отвечали?
- «Дэнээровцы» выстраивали нас в шеренгу, звучала команда «Опустить голову». Не подчиниться нельзя – перед тобой человек с автоматом, передернутым затвором, не постесняется прикладом подкрепить свое слово. Россияне нас снимают, а дальше идет картинка – вот как стоят украинские каратели, им стыдно, они опустили голову. Российских журналистов мы все ненавидели. Нам говорили – вы разрушили Иловайск.
- Что вы делали в СБУ?
- В основном мы все время сидели. Но меня иногда поднимали на четвертый этаж: там было все разгромлено, на полу – документы под грифом «Секретно». Разбитую мебель нужно было переносить в другие кабинеты. Оттуда я вынес несколько книг: одна посвященная 20-летию СБУ, а вторая – памяти жертв Голодомора в Донецкой области. Последнюю книгу я хочу передать в ХОГА или харьковский музей Голодомора.
- Вас кормили?
- Питание было омерзительное. Два раза в день нам давали полтора черпака ячки или сечки и одну десятую часть хлеба. Вода из-под крана. Спустя месяц нам стали приходить небольшие передачки от родственников и волонтеров. 70-80% от них к нам не доходило. С 31 августа по 16 октября мы были в здании СБУ. Это была пытка голодом. Ополаскиваться разрешали раз в три недели.
Применялось психологическое давление. Нескольких наших людей увели и сказали: «Или мы вас всех расстреляем, или вы формируете взвод добровольцев, который пойдет в аэропорт воевать против ваших киборгов». Мы сказали: «Расстреливайте». Я дубинкой по ногам получал пару раз.
Потом нас увезли в Иловайск на восстановительные работы. Там было совсем другое отношение. Там были те люди, которые непосредственно воевали против нас: кто стрелял в нас и в кого стреляли мы. Никто на нас не давил ни физически, ни морально. Мы завоевали уважение к себе в бою, возможно, среди них находились люди, которые были у нас в плену. Когда мы были в Иловайске, мы захватывали «дэнээровцев», в расположении над ними никто не издевался, чему они были удивлены. Они ожидали, что батальон «Донбасс» будет рвать на части.
Туда тоже каждый день за картинкой приезжали российские журналисты: показывали, что мы восстанавливаем город.
- На работах к нам относились нормально. Когда нас вели по городу, местные просили охранника разрешить угостить нас сигаретами, кто-то яблоки выносил. Нас это очень удивило. Нам привезли теплую одежду. В Донецке, в основном, были враги, а в Иловайске – противники. Различие в том, что противник вызывает уважение в твоих глазах.
Тут мы хотя бы пришли в нормальный человеческий вид. Мы по привычке на построении сложили руки за спину и нам сказали: «Мужики, чтоб мы больше этого не видели. Там вас охраняла приблатненная шушера, а мы вас кошмарить не собираемся». Кстати, там я встретил таких «дэнээровцев», которых хотел бы видеть в украинской армии.
Жили мы в комендатуре, работали и отъедались. Охрана нам звонить не разрешала, но за каждым не бегали. Мирные жители тихонько могли дать телефон.
- Вы помните момент, когда узнали о своем освобождении?
- За несколько дней до обмена мы знали, что нас освободят. Сказали: «Быстро собирайте вещи, готовьтесь к отправке». Мы как всегда подшучивали: «А русского офицера там нет, чтобы слово дать?».
Сначала нас на КАМАЗах привезли в донецкое СБУ. Все, думаем, никакого обмена, снова началось. Но нам сказали – сейчас ваших догрузим. Там же мы заметили Медведчука.
Поехали по трассе, недалеко от Донецка состоялся обмен. У каждой стороны были списки. Зачитывают фамилии по десять человек, выходишь из строя, обменивают. Нас перегрузили в автобус. Когда мы отъехали, сопровождающие нас ВСУ и СБУшники достали по несколько бутылок и мы отмечали свободу. В Чугуеве нас перегрузили в самолет и доставили в «Жуляны».
Прилетели в Киев, нас встречал Порошенко. Построились, президент выступил с короткой речью, и мы уехали в соседнюю воинскую часть. Жаль, что нас не переодели в военную форму. Не хотелось возвращаться домой в «пленном». Приехал Семенченко и от батальона «Донбасс» на базе Нацгвардии в Петровцах нам выдали на дорогу по две тысячи гривен и переобули в военную форму, остальное, сказали, ждите от государства.
- А что запомнилось больше: рукопожатие президента или встреча с комбатом?
- Не это. Когда я ехал из воинской части, не доезжая до вокзала стоит стела «Город-герой Киев, 1941-1945 год». Понимаю, какими жертвами это далось… Раньше, когда проезжал мимо подобных памятников, не затрагивало так за душу.
- Я видела, как людей меняет война. А как вас поменял плен?
- Это жизненный урок. В плену часто вспоминал цитаты. Например, Омар Хайям: «Я часто жалею о том, что сказал и редко о том, что молчу». Побольше молчать надо было.
После пребывания в зоне АТО задаюсь вопросом: как это все решить. Пока что остается больше вопросов, нежели ответов.
Когда нас подняли из донецкого СБУ наверх (нужна была картинка для российского телевидения), мы выстроились в шеренги и рядом стояло двое пацанов. У одного – лет 9-10 – была повреждена шея и ожог лица, он хромал. Один «дэнээровец» говорит: «Скажи этим украм, что с тобой случилось». Он отвечает: «Миномет попал». «Вот видите, сволочи, что вы делаете!» — пошла картинка.
Когда камера сместилась на второго пацана постарше, «дэнээровец» спрашивает, кто он. Мальчик отвечает:
- Тут дядя мой.
- А батя где твой?
- В Славянске погиб.
- Кем станешь, когда вырастешь?
- Вырасту – укропов пойду бить.
Это сказал 11-летний пацан! Проблема уже заложена, заложена на годы.
Наш разговор с Алексеем продолжался около трех часов. Увидев впервые после плена «гугл карту», он нашел места, где прошел ад и долго рассматривал, вспоминал, показывал.
- Леша, а что сейчас будете делать? Думаете, вернетесь опять на войну?
- Пока что месяц отдохну, а там посмотрим.
- А близкие вас отпустят?
- Когда я уходил в батальон «Донбасс», то никому не сказал. Уже потом поставил перед фактом. Точно так же сказала моя мама, когда я был в плену: «Я приезжаю в Иловайск». Я начал отговаривать, а она ответила: «Ты меня спрашивал, когда уходил? Вот и я тебя не спрашиваю».
Алексей, как и остальные 149 освобожденных военнопленных, отметит Новый год и Рождество с семьей. Но это еще не хэппи-энд, ведь в подвале СБУ по-прежнему остаются украинские узники
|
